Все, что вы хотели знать о

ЖЖ повадился подкидывать посты лохматых годов. Ужасно стыдно их перечитывать, это прямо какой-то изощренный вид пытки: и я была другой (гораздо инфантильнее, чем сейчас), и жизнь была другой - другие люди, другая страна. Чего-то отчаянно жаль, о чем-то хотелось бы забыть навсегда. В любом случае, напоминать об этом - жестоко.

Есть ли здесь еще кто живой?

И она, конечно, уже не хочет быть ежонком, потому что очень взрослая :)
Вот такая.

Получить свое предсказание
Другие тесты и гадания от Шувани

Наши сказки теперь не о волшебной принцессе,
не о девах с глазами, что светлее вьюги,
потому что тем, кто родился в расцвет Кали-юги,
им - нам - некуда деться.

Мы собираемся вечером у костра,
фигурально, конечно - каждый у себя дома,
и вспоминаем что-то, что так знакомо,
потому что было еще вчера.

Помнишь - говорим - можно было ходить друг к другу,
и кататься на скейтах, и заказывать колу с ромом.
Только б пережить эту чёртову Кали-югу,
всё стало бы по-другому!

Если б только дыхание этой весны не было ядовито,
Если б не было всё заколочено и закрыто -
мы бы жили бешено, дико, сыто,
мы бы все успели и всё смогли бы!

Мы ведь просто не знали, что каждый момент важен,
уходили легко, навсегда закрывая двери.
Но теперь, как закончится это страшное время,
всё будет совсем
абсолютно
необратимо

Так же.

В старый город пришёл Апрель. Из плаща сыпал снег и град. Вечерами пил морс и эль, ел чернику и виноград. Просыпался часам к пяти. Иногда – к четырём и трём. Был огромный как синий кит. И любил рисовать углём.

У Апреля был верный друг. Его имя, конечно, – Март. У него было тридцать штук (или сорок) игральных карт. Март любил бергамот и «Сплин», ездил в Лондон и Петербург. Он был рыжий как апельсин, разноцветный как летний луг. Вместе с ним приходил Февраль. Приносил арманьяк и сыр…

…до рассвета горел фонарь.

И Апрель выходил босым, завернувшись в короткий плащ. Допивал из бутылки эль. И чеканил футбольный мяч о большую сухую ель. Напевал ДДТ под нос и смотрел, как горит рассвет. Вспоминал, что конечен пост уже тысячи длинных лет. Небо цвета как карамель отражалось в потоках рек.

В старый город пришёл Апрель.
В старом городе выпал снег. (с) Джек Абатуров

***

А за ними пришел Июнь - этот вечный " terrible enfant". Он менял серебро на латунь и монетки бросал в фонтан. Мало ел, никогда не спал. Выходил собирать росу. Забегал на речной вокзал и заказывал тирамису. Был беспечным, как мотылек, не считал ни часов, ни дней. В его доме дверной замок заржавевший не знал ключей.

...Был отчаян и одинок.
С каждым днем все сильней и взрослей.

И на этом замкнулся век, и Июль в него не попал. В Старом городе выпал снег, закружился цветной карнавал. И опять началась весна, и закончилась - в феврале. Раскаленные докрасна кешью жарились на огне. Уходила ночная тень, улыбался городу Бог...
...Мог ли он удержать тот день?
Кто же знает. Наверно, мог.

Я тут от большого ума (а на самом деле, от жажды мирового признания и владычества, конечно) отправила свои стихи Miu Mau. Сама Яна, разумеется, ответила очень тактично и деликатно. То есть было видно, что ей не понравилось, но и ладно, я не золотой доллар :) А вот в комментах началась вакханалия.

Опять-таки, то, что многим не понравилось - это нормально, иначе быть не могло. Но я внезапно еще узнала, что я совершенно безграмотна, мне бы русский подтянуть. Из-за слова "эликсир", да. У меня прямо какое-то проклятье с ним - я знаю, как оно пишется, но мне это кажется настолько неестественным и ненатуральным, что нет-нет, да и собьется прицел. Как с кофе мужского рода - так правильно. Но не звучит же )

Ну и в последнее время я гораздо больше говорю и пишу по-польски и по-английски, возможно, русский немного проседает. Но пока есть авточекинг, думаю, могу особо из-за этого не переживать ) Да и в мире хватает куда более серьезных проблем, чем охота за буквой "и".

И еще внезапно узнала, что у меня ни рожи, ни кожи, ни сисек, ни жопы (казалось бы, при чем это тут?). Так что зря говорят, будто ЖЖ уже не тот - точно такой же, каким был 15 лет назад, ничего не изменилось )

Все хорошо в этом доме - и семья, и сад, черепичная крыша и вьющийся виноград, трудоголик муж и щебетунья-жена, и красивые дети - в этом доме всего сполна.

Он приходит с работы, садится за полный стол, и она говорит с улыбкой - хорошо как, что ты пришел! Подает пироги, говорит о своем дне. И он сыт, и доволен и счастлив собой вполне.

Но однажды корабль кренится и идет ко дну: он приходит домой - и не узнает жену. Исподлобья взгляд, вид измученный и больной. И роняет слова, как свинцовые капли, одну за другой.

Ты не подумай - говорит ему - будто я тебя не любила. Просто что-то во мне сломалось и отпустило. Знаешь, как будто погасла последняя искра огня. Просто с тобой мне стало хуже, чем без тебя.

Понимаешь - говорит ему - просто меня будто нет. И я чертовски устала готовить этот проклятый обед. Пидарасить дом, вытирать носы, быть всегда тут. Слушай, а ты хоть помнишь, как меня зовут?

А когда ты покупал мне хоть что-то без повода - просто так? А когда приглашал прогуляться после ужина в парк? Почему у тебя постоянно звонит телефон, когда я сплю? Почему твоя нежность стала равна нулю?

Знаешь, милый, я ведь очень долго терпела. До последней капли и еще чуть-чуть - до предела. Все, живи как знаешь, а мне, пожалуй, пора. - И она открывает дверь и уходит в ночь со двора.

И она смеется, и ей уже все равно, ей легко и свободно, как не было очень давно. Муж сидит за холодным столом и молчит, как последний дурак. Только думает - черт возьми, что же ей было не так?..

Ищем тебя повсюду, переплевывая через плечо, ищем, играя в "холодно-горячо", изгрызая железный хлеб, стаптывая сапоги, шепчем немо - помоги искать тебя, помоги.

И горит несломленная печать, понимаем - не кончить здесь, не начать, видим - куст ракитника как в огне, но не знаем, ходишь ли ты по земле.

Ищем тебя от полуночи до зари, и когда засыпают фонарщики и фонари, узнаем тебя в каждом звуке и мираже, говорим с тобой, когда пуля срывается в рикошет.

Ходим по миру с песнею и сумой, восхваляем тех, кто отправляет других на убой, не умеем ни жить, ни молиться, ни полюбить, что осталось нам? Только за тенью твоей ходить.

И никто не видел тебя никогда, но во имя твое повергаются в прах города, и во славу твою разливается солнца свет, уверяем друг друга - нам врут, что его нет. Ищем тебя под снегом и под дождем... Что мы будем делать, когда найдем?..

***

Неужели, Боже, я просила много?
Я хочу, чтоб дом, от него - дорога,
Чтоб за домом - лес, и поля, и речка,
Чтоб зеленый луг, и на нем - овечка.

Чтобы книжный шкаф, непременно полный,
Полыхал закат, и шумели волны,
Чтобы теплый плед у огня в камине,
И друзья мое не забыли имя.

И еще, чтоб ключ стал бы мне не нужен,
И две пары рук чтоб варили ужин,
На двоих всегда чтоб одно одеяло -
Это много, Боже, или все же мало?

Чтоб кофейный пар от горячей джезвы,
Незаточенных не осталось лезвий,
И чтоб в доме том не скрипели двери,
И еще - без страха, и еще - чтоб верить.

И чтоб каждый день - рядом тот, кто дорог...
Неужели, Боже, это слишком много?

***

Где был Господь, когда пылал собор,
взметались искры, словно пчелы в улье,
Гримасничая, плавились горгульи - - на что тогда был обращен Твой взор?

Что делал синеокий Михаил,
Кого укрыл разверстыми крылами?
Горел Твой храм, а что же будет с нами,
Когда Господь свой дом не сохранил?

С протяжным стоном бились витражи,
Гудело пламя и крошились своды,
Нет больше стен, что помнят Квазимодо,
А что Ты делал - Господи, скажи?

Уходит время строгой красоты
Приходит час тревог и новых правил.
Безмолвный крик - зачем Ты нас оставил?
На пепелище вырастут цветы..

***

Среди метелей, бурь и катастроф,
Средь разговоров вымученно-тщетных,
Непонимания, ершисто-острых слов,
обид, упреков, пачек сигаретных

Люблю тебя.
Так просто мнется свет,
Но пусть проходят пули рикошетом.
Не потому, что смерти нет (ведь нет?),
А потому, что важно только это.

Не искрит.
А раньше - искрило. Полыхало синим, как чистый лист,
проходила дрожь и внутренний сценарист
Доставал машинку, творил сюжеты, один за одним,
И мир превращался в дым
Растворялся в пламени, как свеча,
И жизнь была горяча.
Все сбывалось, конечно, а как еще,
если жить и весело, и горячо,
Если дни сочатся, как виноград...
Не смотри назад.
Все прошло, все высохло, как сухофрукт,
Вроде, вкус все тот же, и сахар тут,
сладость есть, как от импортных конфет.
Только сока нет.

Раньше на первый же текст оказывались на волне,
На второй - в постели, на третий - он был во мне,
На четвертом метали молнии в чумный пир,
Пятым творили мир.
На шестой расставались, конечно же, навсегда,
На седьмой сходились, как поезда,
На восьмом замыкался привычный круг,
не размыкая рук.
Все мужчины были воинами, женщины - ведьмами, как на показ,
Все горели, и возрождались из пепла - за разом раз.

Но устали. Пошли молиться, просить покой,
повзрослели, выросли над собой,
Над деревьями выросли, над людьми.
Все пережили и переросли.
Преисполнились здравого смысла, такта, ума,
Так нам и надо, господи, по мерке - сума,
Так, незаметно, вошли в свою колею,
И околели у пропасти на краю.

Мне не пишется, господи, не от работы ли?
Не от нехватки ли витаминов в моей крови?
Может, магнитные бури сотрясают дом,
Рушится мир, а я в нем.

- Мы идиоты, господи. Отче, прости!
- Вы идиоты, любимые дети мои.

И бог не покинул нас, и голос еще не охрип,
и сценарист в одиночной камере в ночь не спит,
пишет, царапает чем-то на бетонной стене:
Помоги мне - наоборот. Три тире, три точки и три тире.
Просыпайся, выходи из камеры в свет,
уезжай на трамвае, которого нет,
путешествуй по весям и по городам,
не веди счет годам.

Не искрит. Все так безопасно, что не о чем петь,
Говорят, так незаметно приходит смерть.
Говорят, где-то в степи бывает большой пожар,
Раздувается марево, словно ало-лиловый шар,
Земля горит и не потухает, и не остынет вовек,
и тогда живет человек.

Дай мне силы, господи, выйти из тишины и жить.
Дай мне слово - словом творить.